Как-то утром мы обнаружил труп одного хромоного мальчишки. Труп оставили в кустах, в парке. Глядя на него, мы поняли, что «лепешка» начинает подгорать со всех сторон и очень быстро.

Руки у его были скручены за спиной проволокой, проволока впилась в кожу до самой кости, а на горле был такой глубокий разрез, что голова чудом держалась на плечах.

И был он меньше и моложе нас. Понимаете, что это значило?

Значительно моложе, к тому же хромой, от него и вреда никакого не могло быть, но, тем не менее, вот он, лежит с широко открытыми глазами, взгляд устремлен на цветочки, порхающих вокруг бабочек и мертвее мертвого, мертвее столетнего старика.

С таким же успехом здесь могли оказаться и мы с Рамиро, поскольку позапрошлым вечером точно также бродили в этой части парка.

Тяжело это, я вам скажу, сидеть вот так на траве, рассматривать труп и видеть то, каким мог бы быть твой конец, если совершишь какую-нибудь оплошность или поведешь себя не достаточно осторожно.

Особенно тяжело это, когда тебе исполнилось едва ли двенадцать лет, и не понимаешь: по какой такой причине кто-то сотворил весь этот ужас.

Вот и дожив до своих лет, я этого всё равно не понимаю. Поверьте, но тем утром, сидя напротив трупа, над которым уже начали виться мухи, я испытал самые тяжелые, самые горькие чувств.

Мы сидели и не знали что нам теперь делать. Мимо проходил охранник. Мы позвали его. Тот охранник был хорошим человеком, настолько хорошим, что его стошнило, при виде всего этого ужаса, а нас нет…

Потом он посоветовал нам идти по домам, а когда понял, что никакого дома у нас нет и в помине, то посмотрел на нас с такой грустью и тут я осознал, что он искренне сочувствовал нам.

– Подыщите себе какой-нибудь дом, – сказал он, – найдите или уходите из этого проклятого города… Вы ведь еще дети!

Вы знаете, если все, включая охранника, демонстрирует полное бессилие, то это …пугает, это страшно, особенно когда на кону стоит твоя жизнь. И было совершенно очевидно, тот человек уже смирился с мыслью, что некие силы, действующие помимо его воли, его контроля, всерьез взялись за искоренение такой «социальной язвы», как «гамины» и уже ни пред чем не отступятся.[/hide]
[hide]И еще раз спрашиваю, ну какой от нас мог быть вред?

Вижу, что не понимаете к чему я веду.

Я тоже не очень понимаю. После этого я много раз представлял себе как мы играли там, на лугу, рассматривал мысленно и так и сяк, но все равно не могу понять – кому мы могли сделать что-нибудь плохое.

В один прекрасный день, Минго – один из наших, чахоточный паренек, стоял на воротах и наблюдал за тем, как мы играли на противоположном краю поля, и вдруг он упал.

Вначале мы не могли понять, что произошло, подбежали, крича, чтобы он поднялся и ловил мяч, но потом обнаружили, что Минго уже мертв, а за левым ухом у него небольшое отверстие и оттуда сочится кровь. Кто-то выстрелил в него из-за деревьев, с расстояния метров в двести, из ружья с телескопическим прицелом.

Не понял, что вы еще хотите, чтобы я сказал?

Кто-то, кому ужасно не нравились «гамины», ни грязные, ни чистые, ни играющие в мяч.

На него охотились, как охотятся на оленя и его убили из прихоти, просто чтобы потренироваться в стрельбе, и одновременно освободили этот мир еще от одной «язвы», без сомнения очень опасной.

На тот момент Минго еще не исполнилось одиннадцати лет, и все время он кашлял и харкал кровью.

Может быть, так получилось, что те, кто стрелял, оказал ему услугу, избавив от страданий и мучительной смерти от туберкулеза, но в тот момент он был счастлив, потому что умудрился не пропустить в ворота больше трех мячей.

Как вратарь, он, конечно, был полная катастрофа.

У одного из местных крестьян мы позаимствовали мотыгу и похоронили его там же, за воротами.

А чтобы вы хотели? Чтобы его закопали в общей могиле? Я думаю, что там, в поле, ему понравилось больше.